[sladkaya-bitva]

Название: Попался
Автор: Гранатовый ликёр
Бета: Анонимный доброжелатель
Персонажи: Мукуро, Цуна
Рейтинг: PG-13
Размер: 747 слов
Дисклеймер: Все принадлежит Амано
Предупреждение: АУ-развилка после арки Кокуе

Это было хуже насмешек сверстников, хуже тренировок Реборна и необходимости принимать решения. Это было страшнее мыслей о мафии и страшнее вообще всего, что Цуна мог себе представить. Это было похоже на наваждение, от которого не спрятаться ни за какими замками и не отбиться никаким оружием. Цуна медленно, но неотвратимо сходил с ума.
Он видел его во всем.
Тени от веток на стене подрагивали и складывались в знакомое очертание трезубца. Трещины в асфальте змеились, изламывались, застывали сетью тех самых пугающих шрамов на тонкой коже. К темным стеклам окон прижималось бледное лицо, и Цуна чувствовал на себе жадный взгляд. Капли дождя скатывались за воротник влажными прикосновениями длинных подвижных пальцев. Ветер шумел в кронах и рассыпался тихим смехом, который невозможно было не узнать.
Цуна плотно задергивал шторы и не смотрел под ноги, не выходил из дома вечером и не заглядывал в чужие окна, таскал с собой зонт, даже если небо было чистым, и зажимал уши при каждом, самом слабом дуновении ветра.
Он видел его во всех.
Бьянки наклоняла голову к плечу, щурилась и медленно облизывала губы. Гокудера замирал на полуслове, и его движения из рваных и резких становились вдруг плавными, мягкими, в зеленых глазах плескалась синева, в ней не было ни гнева, ни боли, только пугающая, неукротимая жажда, от которой перехватывало горло и до костей пробирало ознобом. Хибари стоял в тени, опираясь спиной на тонкий, изогнутый ствол сакуры, и улыбался, отслеживая каждый шаг и каждый вздох. Лепестки падали ему на плечи, взвивались у ног стремительными розовыми вихрями.
Цуну тянуло в старый кинотеатр. Казалось, если вернешься туда, если пересилишь страх и слабость, – узнаешь что-то важное, и сразу станет легче. Он пошел. Выбирался из дома на цыпочках, едва дыша, чтобы никого не разбудить, чтобы не расплескать собранную по каплям решимость. Ночной воздух Намимори оседал на губах пряным вкусом каких-то цветов и почему-то солью. Цуна бежал, перескакивая через черные лужи, в каждой из которых расплывалось алое, а вслед ему летел шепот: «Мой. Ты мой. Не отдам. Не отпущу». Он забивался в уши, затекал в поры, добирался к самому сердцу и касался его чем-то ледяным и шершавым – ладонью? губами? В горле разливалась горечь, боль билась внутри, разрывая легкие, глаза заволакивало темной пеленой, и ночь казалась непроглядной.
Цуна сбился с дороги, заблудился в каких-то кустах, ветки хлестали по щекам и раздирали колючками кожу. Кровь текла от запястий к плечам обжигающими тонкими струями – черная и очень соленая. Земля уходила из-под ног, дорога пряталась за поваленными деревьями и переплетением влажных сочных стеблей, которые опутывали с ног до головы, забирались под майку, дергались как живые. Цуна рвал их пальцами и зубами, глотал горький густой сок, кашлял и судорожно сглатывал вязкую слюну. «Не уйдешь. Не сможешь, - смеялся ветер. – Попался».
Его швырнуло с пригорка, протащило вниз неведомой силой, придавило к земле. В рот набился песок, острый, словно битое стекло, скрипел на зубах, резал язык и небо, скатывался по пищеводу в желудок, оседал там разъедающей жгучей массой. Цуну рвало желчью и кровью, выворачивало так, будто кто-то хотел вытащить наружу все его внутренности, разбросать их под мертвым голубоватым светом неполной луны. «Не умрешь, - шептали в ухо. – Ты не умрешь. Мой».
- Что тебе нужно? Чего ты хочешь? – хрипел Цуна, захлебываясь болью.
- Тебя, - доносилось тихое. И прохладные нежные пальцы прижимались к вискам, и теплые губы касались шеи ласково и сладко.
- Что это значит?!
- Все. И ничего, - говорили в ответ. – Поймешь, потом поймешь.
Цуна приподнимался на локтях, слепо всматриваясь в темноту, силился разглядеть хоть что-нибудь, медленно, очень медленно поворачивал голову и видел тонкие, подрагивающие в усмешке губы, высокие скулы и свое отражение в черном, затопившем радужку зрачке. Тянулся отчаянно к плотной повязке, сдирал ее непослушными пальцами и замирал, заворожено глядя в алую глубину – не кровь, не пламя, что-то другое, страшное и чуждое, созданное когда-то человеческими руками, вживленное в человеческую плоть, отпущенное в мир как воплощенное возмездие.
- Тебя забрали. В тюрьму! Ты не можешь быть здесь!
- Я могу все.
Обвивались вокруг худые руки, тянули к себе так, что не пошевелиться, не вырваться, прижимали так крепко, что невозможно ни закричать, ни вздохнуть. Прорастала плоть в плоть, и кровь смешивалась с кровью, сплетались вены, и сливались в одну безупречную сеть тонкие нити сосудов. И оставалось одно сердце на двоих и одно дыханье. Одна боль и одна жажда. Мир расстилался вокруг, доступный и испуганный, предчувствуя скорую смерть.
Савада Цунаеши уверенно поднялся с земли, ощупал лицо, скользнул ладонью от разорванного ворота вниз, по плоскому животу, словно дотрагивался до себя впервые, запрокинул голову и засмеялся.
Савада Цунаеши был счастлив. Он знал - ему больше никогда не будет страшно.