[sladkaya-bitva]

Название: Лабиринт
Автор: Белая Смородина
Бета: Белая Смородина
Персонажи: Мукуро/Хибари
Жанр: сюр, драма
Рейтинг: PG-13
Размер: 2390 слов
Дикслеймер: все принадлежит Амано
Саммари: Почему Мукуро такой сильный? Все просто - он ничего не боится


Туман стекает с потолка густыми тяжелыми каплями. Вокруг носков ботинок собрались белесые лужицы. Если подставить ладонь под одну из капель, кожа немеет, пальцы становятся холодными и непослушными. Туман заполняет комнату медленно, но верно, и Кея пытается подсчитать, сколько времени потребуется, чтобы колышущаяся блеклая масса накрыла их с головой.
Мукуро, по-видимому, знает точно, но он спит, запрокинув голову и приоткрыв рот. Он выглядит слишком открыто и доверчиво, чтобы можно было поверить, что он не проснется, стоит только подойти к нему.
Кея вздергивает повыше воротник форменной куртки, хохлится от холода, источаемого туманным озером, и цепко следит за тем, что происходит вокруг. Здесь всегда нужно быть настороже. Другой холод – гладкий холод тонфа под пальцами – успокаивает и не дает сознанию погружаться в усталую дремоту.
От скуки он рассматривает три парадных портрета Десятого Вонголы на стене - три варианта реальности. На одном из них – Занзас, глядящий исподлобья и сжимающий свое кольцо с жадностью старого скупца. Запавшие, горящие красным глаза делают его похожим на портрет какого-то испанского инквизитора или безумного короля.
На втором какая-то блондинка – Кея не знает ее, но она явно родственница Савады, если судить по вздернутому носу и линии скул.
На третьем – сам Савада. Его виски выбелены сединой, но не узнать его невозможно. Огромное кресло под ним похоже на спящего монстра, и Савада сидит, вальяжно откинувшись на его загривок. У него темные, будто закопчённые пальцы и твердые неприятные морщины возле рта.
Кея чуть хмурит брови, разглядывая картины. Ему неприятно на них смотреть, но отчего-то древним звериным инстинктом он чует, что отводить взгляд не стоит.
Туман обнимает ножки кресла, накатывает легкими волнами, и Кея подбирает под себя ноги, закинув их на резную, всю в остатках облупившейся позолоты ручку кресла.
Когда блеклая рябь почти добирается до края кровати, Мукуро, наконец, просыпается. Он садится в кровати разом, глядит совершенно бодрыми глазами и проводит ладонью по волосам. Они мокрые, слипшиеся, и Мукуро морщится, пытаясь хоть немного прочесать их пальцами.
– Надо отсюда выбираться, – произносит он наконец.
– Я вижу. – Кея уже давно сидит на высоком комоде – от кресла видна только барочная спинка и несколько завитков вычурных ручек. – Но не вижу здесь дверей.
Они пришли сюда сквозь непроглядную темноту, а когда Кея оглянулся, сзади только лихорадочно дрожала серая пленка стены. Удивляться нечего, Кея давно привык к здешним странностям.
– Их нет, – Мукуро встает на кровати в полный рост, немного неловко переступая по мягкому матрацу, и подходит к краю, пробуя туманную поверхность носком ботинка. От него расходится рябь, чуть слышно шуршат волны, накатывая на ящики комода. – Плаваешь хорошо?
Кея поднимается и коротко передергивает плечами, разминая мышцы, уставшие и онемевшие от долгой неподвижности. Мукуро смотрит на него с холодным любопытством, улыбаясь самыми краешками губ.
– Да. Тебя тоже вытащу.
– Ну-ну, – Мукуро умеет смотреть так насмешливо, так вызывающе, что Кея иногда с трудом сдерживает руки. – Нырять глубоко, так что приготовься.
Он срывается с места в прыжке одним быстрым и ловким движением, изогнувшись дугой, и входит в туман с легким коротким всплеском. Кажется, он должен был удариться об пол, скрывшийся где-то в белесых волнах, но этого не происходит. Зашипев, Кея ныряет следом.
Холод сковывает плечи, локти, спину. Волосы примерзают к щекам, а грудь горит, но сделать вдох неоткуда. Короткая полоса тумана сменяется неожиданно прозрачной синей водой, океаном, бесконечно уходящим вглубь. Неловко извернувшись в воде, Кея видит комнату снизу: ножки кровати и кресла, стоящие на пустоте, узкую коробку стен. Внизу, в полумраке мелькают, как две белые рыбки, руки Мукуро, и Кея ныряет глубже. Уши закладывает.
Кея отлично плавает, он вообще не любит отставать в каком-то полезном умении, но сейчас ему не выплыть. Это понятно по тому, что дна до сих пор не видно, а холодное подводное течение делается все сильнее. Их обоих тянет вниз, крутит в воде, и Мукуро прикрывает глаза – справа бледное веко просвечивает красным – переставая бороться. Их растаскивает в разные стороны, и Кея дергается, рвется вперед, пока, наконец, не сжимает руку Мукуро, стискивая пальцы изо всех сил.
Именно в этот момент они падают. Это уже не похоже на течение – слишком быстро, слишком пусто в груди от сладкого ужаса полета. А через секунду исчезает вода вокруг, и они приземляются на что-то мягкое, скользкое, горячее. Кея чувствует, как поверхность обволакивает, смягчая удар, а потом упруго подбрасывает. Он лежит, распластавшись и пытаясь отдышаться, не в силах даже сфокусироваться на том, что происходит вокруг.
– Ты можешь уже отпустить мою руку, – Мукуро кашляет, делая долгие паузы между словами.
– Я сделал это, чтобы нас не унесло в разные стороны, – спокойно заявляет Кея и расслабляет стиснутые пальцы.
Мукуро смеется чуть слышно – выходит слишком хрипло и надтреснуто.
– Поднимайся, здесь лучше не задерживаться, – говорит он, и Кея послушно перекатывается, вскакивает на ноги. В этом месте вечных метаморфоз, невозможных вещей и необъяснимых явлений он все больше привыкает доверять Мукуро, который чувствует себя среди иллюзий если не как дома, то уж точно куда увереннее. С другой стороны, у Кеи – отличное чутье на опасность, так что вместе у них куда больше шансов выжить и выбраться из ловушки.
Главное, чтобы выход вообще был.
Должно быть, у иллюзий здесь есть какая-то своя логика. Это витает в воздухе, это ощущается в привкусе безумия, но Кея, сколько бы ни старался, не может уловить ее. Кажется, стоит разобраться, и выход будет найден.
Но что общего может быть у маленьких клетушек, доверху набитых непрестанно пищащими крысами, у белоснежной равнины до самого горизонта и у бездонного океана, Кея не понимает.
А уж если туда же добавить какой-то розовый пульсирующий шар, в котором они находятся, выйдет и вовсе полный бред.
Больше всего это напоминает желудок гигантского зверя. Их принесло сверху, из горловины, а стоят они на каких-то буграх плоти. Кея думает вдруг, что если это животное, то оно глубоко больно, до крайности истерзано. Воспаленная покрасневшая плоть покрыта шрамами и странными искусственными вкраплениями. Прямо в сокращающиеся стенки уходят провода и трубы. В углу громоздится гигантский агрегат неясного назначения. Только алый светодиод горит на нем, совсем как правый зрачок Мукуро.
Трубы уходят вправо, в узкий тоннель, весь бугристый и неровный. Кея чувствует себя так, будто его погладили по затылку против шерсти.
– Так опасно.
– Здесь везде опасно, – Мукуро пожимает плечами и идет первым. Кее ничего не остается, кроме как последовать за ним.
Тоннель оказывается очень длинным и извилистым. Чем дальше они заходят, тем больше искусственных деталей и меньше живой плоти. Вскоре она совершенно скрывается под металлической обшивкой стен, но Кея, приложив ладонь к холодному металлу, все еще чувствует пульсацию под ним.
Отвратительно.
Кея не любит пустой болтовни, но даже ему хочется говорить о чем угодно, лишь бы не оставаться наедине с этим больным неправильным местом.
– Ты знаешь, что нам встретится дальше?
Мукуро тянет с ответом.
– Нет. Никогда нельзя угадать, – он склоняется под слишком низко провисающими кабелями. – Здесь очень много всего.
Кея кивает, хмуро оглядываясь. Место, которое не подчиняется никаким правилам. Если где-то и существует персональный ад для Хибари Кеи, они сейчас идут сквозь самое его сердце.
В коридоре становится все темнее, плечи и затылок Мукуро уже трудно различить впереди. Еще пара десятков шагов – и все окончательно тонет во мраке.
– Эй! Мукуро! – Кея уже давно перестал называть его травоядным, убедившись, что перед ним такой же хищник, изворотливый и безжалостный.
Кея идет по инерции, не слыша ни звука шагов, ни дыхания, ни какого-либо ответа. А потом свет бьет по глазам – резкий, мертвенно-белый. Кея щурится, прикрывая глаза рукавом и сжимая тонфа, но никто не спешит нападать, только смеется почти над самым ухом Мукуро. За долгие дни совместного пути Кея выучил этот звук наизусть, ни с чем не перепутать.
Кея смаргивает выступившие от яркого света слезы. Постепенно мир обретает четкость, только в глазах еще немного двоится. Лишь через секунду он понимает, что ничего не двоится: перед ним действительно, ни много ни мало, два Мукуро. Они стоят, небрежно отражая позы друг друга, похожие до последней мелочи, начиная от складок мокрой насквозь одежды и заканчивая спутанными прядями нечёсаных волос.
– Что это значит? – Кея подбирается, обходит их по кругу как зверь.
– Очевидно, один из нас ненастоящий, – спокойно констатирует тот Мукуро, что слева. – Доппельгангер.
– Который? – Кея смотрит то на одного, то на другого. Одинаковые улыбки, одинаковые разрезы глаз, одинаковые брови в разлет.
– Любой из нас может сказать, что он настоящий. Это ничего не изменит, а ты будешь идиотом, если поверишь, – мягко замечает Мукуро справа. – Тебе придется решить.
Кея сжимает тонфа, подавляя желание убить обоих, тем самым проверив, кто есть кто.
– Я могу спросить что-то, о чем знает только Рокудо Мукуро, – Кея идет по кругу, не сводя взгляда с двух одинаковых силуэтов. – Что-то, известное нам двоим.
Они смеются почти синхронно.
– Думаю, двойник позаботился о полном копировании, – Мукуро косится сам на самого себя. Похоже, их обоих это здорово развлекает.
– Да, иначе это было бы слишком просто, – второй Мукуро слегка наклоняет голову, улыбаясь так нагло, что Кея морщится.
Яркий свет и резкие тени очерчивают их лица четкими улыбчивыми масками. Кея рассматривает их долго – куда дольше необходимого. Каждая черта, каждый волосок и складка на одежде у них совершенно одинаковы. Можно подумать, будто вокруг расположена какая-то хитрая система зеркал.
Кея подходит к Мукуро слева, всматривается в его лицо почти вплотную, а потом проводит пальцами по коротким волоскам на его шее, надавливает, заставляя наклониться и коротко зло целует, кусая бледные губы. Краем глаза он видит, как растворяется, стекает на пол доппельгангер. Его лицо тает последним, и еще несколько секунд в блеклой луже можно различить кривоватую улыбку.
От Мукуро пахнет солью, металлом и чем-то резким, мускусным, от чего плывет и снова двоится в глазах, и Кея сжимает пальцы на его шее, кажется, слишком сильно, тянет ниже. Движения немного смазываются, плывут в красноватой пелене. Кея снова целует Мукуро. Тот высовывает кончик языка, дразняще скользит по губам Кеи.
Они оба насквозь промокли, одежда липнет к ладоням. Кея дергает ворот и ведет пальцами по шее, от подрагивающего кадыка до ломкой линии ключиц. Они точено-хрупкие, как птичьи косточки, и Кею вдвойне возбуждает, что стоит только слегка сжать руку, и раздастся хруст.
– Руку оторву, – Мукуро коротко улыбается уголком губ. Кея дергает его обратно, кусает за шею в отместку. Он весь соленый, горьковатый от океанской воды, и Кея думает в очередной раз о том, насколько реальны эти иллюзии. Все здесь такое настоящее, живое. Если закрыть глаза, под пальцами будет влажная, липковатая кожа. Запахи окутывают, ведут и кружат голову. Затылок гладит ветер, где-то шуршит трава, а совсем рядом шумно дышит Мукуро.
Кея кладет руку ему на грудь. Под майкой колотится сердце, бьется в ладонь, отзывается в кончиках пальцев. Кея скользит ниже, сосредоточенно глядя на собственную руку, и задирает майку, обнажая бледную кожу живота. Мышцы чуть подрагивают под холодными касаниями ветра, и Кея гладит неторопливо, согревая.
Мукуро выдыхает и тихо смеется. Его смех совсем не похож на обычный.
– Я жалок, – тот же отзвук, горький и усталый, в его словах.
Мукуро легко отталкивает его и делает шаг назад. Он весь слегка раскрасневшийся, встрепанный, приоткрытые губы темные, алые как рана. Ниже края майки еще виднеется полоска белоснежной кожи.
– Не подходи, Кея, – произносит он, поднимая ладонь и пытаясь отдышаться, – Ты просто не понимаешь.
Кея и вправду не понимает. Теперь они стоят на каком-то холме, в густом летнем тепле, по колено в душно и пряно пахнущей траве, а Мукуро выглядит больным и потерянным. Кея оглядывается, обшаривает взглядом горизонт, темные развалины старого дома, торчащие в небо штрихи обгорелых балок. Может, здесь есть какая-то опасность, вкрадчивая, незаметная, которую Хибари не сумел почувствовать?
Здесь очень тихо и совсем ничего нет – до самого горизонта только травы и цветы – разве что этот сгоревший дом и рассохшееся дерево с ветхими детскими качелями.
– Здесь опасно?
Мукуро кривит губы, неопределенно качая головой.
– Нет, – он молчит, старательно не глядя на старый дом. – Да. Не совсем. Здесь пусто, вот и все.
Кея обходит его, касается качелей, слегка толкает их. Из-под пальцев сыплется труха, а веревки натужно скрипят.
– Что это за место? Ты ведь знаешь.
Молчание длится еще дольше, чем в прошлый раз.
– Тебе нравится? Это место, где я вырос, – он трогает качели осторожно, как змею, – правда, я запомнил его другим: здесь всегда было много народу. Очень шумно.
Кея рассматривает сухой пепел и обрывки истлевшей ткани.
– Так почему здесь все такое? – если этот дом, черные зубья ограды, качели и пьяные травы до самого изгиба неба принадлежат памяти Мукуро, значит ли, что они на самом деле вовсе не в плену иллюзий врага?
– Я всегда был очень талантливым ребенком. Иллюзии можно наводить не только на противника, но и на себя, ты же знаешь, – Мукуро улыбается почти искренне, даже будто жмурится от радости. – Я придумал, как можно спрятать и запереть все свои страхи, каждый маленький детский ужас, каждый повод для слез, все, от чего замирало сердце, все, от чего хотелось кричать.
– Как все это оказалось здесь? – Хибари глядит на пейзаж по-новому. Что это? Страх лишиться дома и семьи, совершенно нормальный для ребенка?
– Ты не знаешь, но я сейчас в Вендикаре. В самых глубинах, откуда не дадут сбежать, даже через смерть. Они бы и мой разум заперли, но я спрятал его. А что может быть надежнее сейфа, который я создавал много лет, с самого детства. Я прячусь в хранилище собственных страхов, подумать только, как унизительно!
– Меня интересует только один вопрос, – Кея ощущает, как по спине скользит холод – снизу вверх. Он уже предчувствует ответ.
– Как сюда попал ты? – Мукуро смеется. – Это легко. Вспомни все, что мы видели. Страх беспомощности, страх безумия, страх перед тем, чтобы перестать быть собой. Я боялся того, что со мной делали в лаборатории, боялся, что они изменят меня изнутри, а я и не замечу.
Он говорит о страхах так легко, будто они вовсе не окружают его. Так много – бесконечное пространство, наполненное его ранами. Кея смотрит на свои руки – подушечки пальцев еще помнят чужую кожу.
– Как думаешь, чего больше всего боится ребенок, проданный родителями, росший в лаборатории? – Мукуро ведет ладонью по морщинистой коре дерева. На его фоне белая кожа кажется почти совершенной. Кея отводит взгляд. – Одиночества.
Слово гулко отражается от небесного купола, оглушает дрожащим холодным эхом.
"Здесь пусто". Вот в чем дело. Кея смотрит на Мукуро, слегка вздернув подбородок. Хочется зло ощериться или рассмеяться, но Хибари просто слушает.
– Спрятаться здесь легко. А вот не сойти с ума… – Мукуро пожимает плечами каким-то спокойным легким жестом. – Поэтому я придумал тебя, Хибари Кея.
Солнце греет волосы и плечи, а ветер пахнет травами и солоноватой кожей Мукуро. Ненастоящее солнце. Ненастоящие запахи. И сам Кея – ненастоящий.
– Я не твое порождение.
– Прости, – Мукуро смотрит каким-то совершенно незнакомым взглядом. Кея никогда не видел на его лице такой смеси жалости, усталости и пронзительной беспокойной нежности. – Теперь я нашел выход, я выберусь из Вендикаре.
Кея прикрывает глаза, вспоминая свое детство, густое синее небо над Намимори, мягкие перья Хиберда, соленые губы Мукуро. Его щек касаются холодные пальцы, ведут от висков вниз и наискосок к губам.
– Я найду тебя. Там, в Намимори.
Кее хочется сказать, что это смешно, что это совсем не он, но губы не слушаются, а тело такое легкое и теплое.
Он целует Мукуро.
И перестает существовать.